Судьба казака Василия Кирпичева
Оглавление / О книге / От автора / Стр - 1 / Стр - 2 / Стр - 3 / Стр - 4 / Стр - 5 / Стр - 6 / Стр - 7 / Стр - 8 / Стр - 9 / Стр - 10 / Стр - 11 / Стр - 12 / Стр - 13 / Стр - 14 / Стр - 15 / Стр - 16 / Стр - 17 / Стр - 18 / Стр - 19 / Стр - 20 / Стр - 21 / Стр - 22 / Стр - 23 / Стр - 24 / Стр - 25 / Стр - 26 / Стр - 27 / Стр - 28 / Стр - 29 /
6. ТРУДПОСЕЛОК № 2. ШКОЛА В КУПАВЕ
Хочу вернуться к тому лету, когда нас выселили в Железкино. Видно, руководство области пересмотрело свою политику в отношении раскулаченных, которых в первые месяцы компании высылали в Казахстан, в Котлас и другие отдаленные края. При этом терялась значительная часть квалифицированной рабочей силы. Несмотря на свои идеологические догмы, руководители-коммунисты понимали, что кулаки в большинстве своем - труженики, умевшие работать. И приняли решение найти в регионе место, где можно было бы разместить всех раскулаченных и получать от них определенную пользу. Этим местом и стал Трудовой поселок в Новониколаевском районе недалеко от села Купава.
Трудпоселок - это была охраняемая территория (зона), на которой мы должны были жить и работать. Комендант, охрана. Были случаи побега с этого поселка, но не помню, чтобы исчезнувших потом искали. Наверное, для этого просто не хватало людей.
Заблаговременно там началось строительство жилья из саманных домиков. Ну, что такое саман, Вы, думаю, знаете - смесь глины и соломы, которая заливается в емкость, внутренность которой имеет форму большого кирпича. Потом сушится и идет на строительство. Должен сказать, что саман гораздо теплее кирпича.
Но к осени закончить строительство не успели, и этим пришлось заниматься самим «новоселам». Нам помогали огнеупорным кирпичем для печек. Мы с отцом сделали прихожую, - чтобы дверь не открывалась сразу на улицу. Деревянные нары довели, как говорят, до ума. Печка там была, но, когда мы ее зажгли, дым повалил в комнату. Отцу пришлось печь переделывать - он это умел. Жить в этих саманках можно было, но не было пропитания. В двухкомнатной саманке мы жили до 1937 года. У коменданта были лошади и быки, - отец кормил этих животных, следил за ними. Мать работала на посадке картофеля и других работах. Но положение наше было очень тяжелым. Буквально от голода умерла наша младшенькая Нюра. Еды у нас не было.
В. М.: Василий Васильевич, мне совершенно непонятно, что собой представлял этот трудпоселок. Если это зона, обнесенная колючей проволокой, где был комендант, охрана, но люди находятся на подножном корму, то у меня возникает сравнение с понятием, возникшим несколько позже - концлагерь. Если в этом поселке летом можно было заниматься огородом, - это понятно, - но чем занимались согнанные с обжитых земель его обитатели в зимнее время (а вы там провели несколько зим)? В чем смысл этого «раскулачивания» и переселения? В том, чтобы людей, привыкших работать в своем личном хозяйстве от зари до зари, лишить возможности это делать? Отобрать у них скот, птицу, выселить в степь и вынудить побираться?
В. В.: Мне трудно ответить на этот вопрос.
Но надо было как-то выживать. Стали мы ходить по хуторам. Была у нас торба с набором инструментов. Приходим в хутор и спрашиваем: у вас валенки есть? Чиним валенки. Я отцу делал деревянные гвозди из березы. Все, что нужно, выполняли с хорошим качеством. И люди нам давали за нашу работу молоко, пшено, муку, яйца. Очень редко - сало. Кому-то калитку чинили, кому-то чирики.
Особенно бедствовали весной. Помню, мать мне говорит: возьми ведро и поищи чего-нибудь на старых полях из-под картофеля. Земля уже оттаивала, и небольшой лопаткой мне удавалось собрать почти полведра мерзлой картошки. Для нас тогда это был почти деликатес. Но на чем ее жарить - она же подгорает? Отец приносил солидол и им сковородку смазывали. Солидол выгорал, и есть такую картошку уже было можно.
Однажды (когда мы ходили с отцом по хуторам) нам пришлось работать у хозяев, которые с нами рассчитывались как обычно - пшеном, мукой, хлебом, молоком. А я смотрю - у них кролики бегают. В Лестюхах через три двора от нас жили казаки Ермиловы, которые разводили кроликов. Я у них целыми днями пропадал, изучая повадки этих зверюшек. Говорю отцу: давай попросим у них пару кроликов и разведем у себя. Мы хозяевам починили погреб, и за это они нам дали крола и крольчиху.
Я вырыл землянку, сделал шалашик, а дальше они уже сами рыли себе норы. Скоро появились четыре крольченка. Травы было им вдоволь, плошка с водой всегда стояла, и спустя какое-то время в нашем меню появилась крольчатина. Но однажды случилась беда: какая-то голодная собака съела пятерых крольчат. Как я ревел!
В Трудпоселке был пруд, в котором водилась небольшая рыбешка. Отец посылал меня нарезать прутьев, из которых мы сплетали «самоловки». Это такие плетеные емкости с конусным отверстием, в которое рыба могла заплыть, а назад выплыть не могла. Пяток- десяток рыбок в нее попадали.
А один раз вытаскивал я самоловку, - смотрю - на берегу какое-то полено торчит, и раздается свист. А оказывается, - это суслик стоит. А у меня уже был большой опыт по ловле сусликов в Железкино. На новом месте популяция сусликов тоже сильно пострадала.
В. М.: В это время Вы в школу не ходили?
В. В.: Нет, не ходил. В учебе от своих ровесников я отстал.
Эпизод с сестрой Настей.
1934-й год. Мы жили в Трудпоселке. Мне все время приходилось бродить по окрестностям, чтобы найти деревни или хутора, где можно было бы попросить подаяние.
Однажды я вышел на незнакомую дорогу, вдоль которой стояли столбы с проводами. Я решил найти селение, куда эти столбы вели, и продолжал идти. Тут меня обгоняет подвода. Мужчина, сидевший на телеге, спросил меня - куда иду. Я сказал - до ближайшего села, в котором никогда не был, и объяснил, зачем иду. На мой вопрос незнакомец ответил, что идти мне еще километра четыре, и предложил меня подвести. По дороге он все время расспрашивал подробности нашей жизни в Трудпоселке.
Наконец, въехали мы в это село, - позже я узнал его название - НИСИ - совхоз какого-то научно-исследовательского института. Другое название - Мирный. Проехали дома три-четыре, и подвода остановилась у калитки. Мужчина крикнул: «Николавна! Покорми этого мальчика». А сам поехал дальше.
На крыльцо вышла немолодая женщина. Открыла калитку. Накормила меня прямо на высоком крыльце. И первое дала, и кашу, и яйцо. Стала расспрашивать, зачем я иду. Я сказал, что иду побираться. Она мне дала еще три кусочка хлеба. Я чувствую, что наелся, и спросил женщину - можно я вот эти два кусочка маме отнесу? Она меня ласково так погладила по голове, похвалила. Стала расспрашивать - какая у нас семья. Я сказал, что детей шесть человек. Стал перечислять: я, старшая сестра Настя. А женщина сразу спрашивает: а сколько ей лет? Я говорю - тринадцать. Бабушка опять расспрашивает: а что она умеет? - Все, говорю, умеет - и стирать, и убираться, и готовить.
В это время выбегает из комнаты маленький ребенок – года полтора-два. Бабушка взяла его на руки и продолжила расспросы. Как же вы живете, что едите? Я ей рассказал, что мама попросила меня на старых полях набрать мерзлой картошки. А отец раздобыл где-то солидол. Ели картошку на солидоле.
И вдруг женщина спросила: если твою старшую сестру Настю мы возьмем жить к себе, - мама с папой ее отпустят? Она помогла бы нам нянчить вот этого ребенка, и ухаживать за ним. Вернешься в свой поселок, спроси родителей. Я пообещал узнать.
Стал собираться уходить. Спросил бабушку, - длинный этот поселок? - А зачем тебе? - Я хочу походить по дворам, поспрашивать, - может быть, кто-нибудь чего-нибудь даст. Но хозяйка сказала: не надо ходить, я все тебе дам. Она сварила шесть яиц (по числу наших душ), сварила картошки, отрезала кусок сала. Потом налила целую поллитровую банку подсолнечного масла.
Пока хозяйка собирала провизию, ко мне подошла малышка (не помню, - девочка или мальчик). Я ее взял на руки. Нянчить своих сестренок я умел, и с этим карапузом мы быстро подружились.
А потом смотрю: на базах свиньи хрюкают и у них в лохани пшеница - «азатки» (в словаре Ушакова такого слова нет - В.М.). Это же лучше, чем овес, из которого мы делали муку и пекли блины. Мама из такой пшеницы варила кутью. Я попросил, и мне еще с полведра досталось пшеницы. Еле все это унес. Бабушка проводила меня за калитку, перекрестила, и стояла, пока я не скрылся из виду.
Придя домой, все рассказал маме. Она достала все богатство, которое я принес. Обняла меня: «Милый ты мой кормилец», - и заплакала. (Здесь нервы Василия Васильевича в очередной раз не выдержали, я тоже был далек от душевного равновесия - В. М.). Пауза.
Вечером пришел отец, и мои родители долго все обсуждали. Мать не соглашалась отдать дочку «в люди», но поскольку совхоз был не очень далеко, и всегда можно было ее забрать, - смирилась. Все-таки для нас это была помощь.
А отец попросил у коменданта повозку, чтобы съездить в этот совхоз.
Встретила нас хозяйка очень приветливо. Отец распряг лошадь, прошел в комнату и начался разговор. Женщина убеждала отца, что девочка будет под присмотром, будет ухожена, накормлена. Она будет помогать бабушке ухаживать за малышом, потому что у нее много дел со свиньями во дворе, с курами, с утками. В конце концов, отец согласился.
Потом мы увидели, что бабушка стала набирать воду из колодца во дворе (для этого ей надо было крутить барабан с железной цепью). А там все износилось, обветшало, крутить трудно. Отец спросил - как же так, у вас что - мужиков дома нет? Хозяйка пояснила, что хозяин с утра до вечера работает (он был агрономом совхоза или каким-то начальником).
Отец сразу взялся за починку. Барабан разобрал, из обрезков кожи сделал новые основания для вала, смазал солидолом. В сарае, который нам открыла хозяйка, мы нашли полный набор слесарных инструментов, который остался после смерти дедушки. Чтобы сделать удобную рукоятку для вращения барабана, мы нашли деревянный черенок, прожгли в нем металлическим стержнем, раскаленным на «керосинке», отверстие, поставили шайбу, гайку, и новый барабан был готов. Бабушка попробовала и растрогано сказала: «Золотые у вас руки».
Потом мы смотрим: калитка опустилась и не открывается, надо ее каждый раз поднимать. Мы сняли петли, перевесили их повыше, и калитка стала открываться нормально. Ремонт калиток - это у нас с отцом был постоянный вид деятельности в наших поисках «заработка».
В сарае мы увидели ящик со старой, изношенной обувью, которую хозяева собирались выбрасывать. Отец был, как вы уже знаете, умелым чеботарем, и из этого «утиля», приехав домой, сделал и мне замечательные сапожки, в которых я ходил в школу в Купаву, как сын какого-нибудь чиновника, и «обновки» для матери и сестер.
Настя осталась у своих новых хозяев, а мы возвращались в свой поселок хорошо нагруженными. Нам дали ведра два пшеницы (те самые «азатки). Они не использовали отходы холодного отжима постного масла и отдали их нам. Привезли мы домой и деликатесный кусок сала.
Прошло недели две. Мать просит меня: Вась, сходи, посмотри, как там Настя. Когда я пришел в совхоз, Настю было не узнать. На ней было новое платье, сарафанчик, туфельки, платочек. Она такая радостная встретила меня. Накормила. Было ясно, что попала в семью к добрым людям. Она жила у этих людей около двух лет.
В. М.: Вот Вы, Василий Васильевич, все время рассказываете, как спасали своих сестренок от голода. Ну, а в школе, как всем детям, Вам довелось учиться?
В. В.: Да, учиться в школе я начал в Лестюхах. Школа располагалась в доме раскулаченных жителей хутора, - так же как и сельсовет, и Дом культуры, в котором проходили собрания. Новая власть еще тогда ничего не построила, и обходилась тем, что было отобрано у казаков, которые трудились больше других.
Занятия вел Петр Иванович Ноздрин. Он не был пожилым еще - лет 45, хотя жил почему-то без жены. Это был добрый человек, который заботливо относился ко всем нам. Вокруг здания школы было много земли, и нас уже тогда приучали к труду - мы сами копали землю, сажали картошку и тыкву. Под руководством нашего учителя мы ухаживали за посаженным: пололи, поливали, окучивали. В обед женщины-повара кормили нас тыквенной кашей и картошкой. Хлеба, как я помню, не было. Когда хуторяне давали матери молока, она мне наливала его в небольшой пузыречек. Я выливал молоко (а иногда и сливки) в тарелку с кашей, и получалось очень вкусно.
Школа в Лестюхах состояла из двух классов (комнат). Были парты (их привезли из райцентра), за которыми сидели по три человека.
Пятый и шестой классы школы я заканчивал в селе Купава - в пяти-шести километрах от Трудпоселка. Для нас снимали специальную комнату, в которой были нары на восемь-десять человек. С нами была еще бабушка, которая за нами следила и помогала нам в нашем быту. Эта женщина была родной бабушкой сына коменданта нашего лагеря. Признаться, этот Миша Иванов был немного туповат, и я ему помогал решать задачки, выполнять уроки. Мы с ним сдружились, и он меня подкармливал. У него всегда был белый хлеб, и мне, хоть кусок, но доставался. Конечно, часто было так, что еда, которую мне на неделю давала мать, заканчивалась, и я шел на дальний конец села и занимался привычным делом - попрошайничал.
А один раз я «напоролся» на учительницу по географии. Шел мимо ее дома, а она выходит: «А ты что здесь делаешь, Кирпичев?». Я замялся, не знал, что ответить. Она позвала меня к себе, покормила, но ничего не сказала.
В сентябре в одном месте созревали густые заросли паслена. Паслен с хлебом - это до самых морозов был мой обычный ужин.
В. М.: Ну, а никакого борща или супа не видели?
В. В.: Почему, - горячее тоже у нас было. В нашем «общежитии» специально была построена печь с плитой, на которой умещались десять чугунков. В этих чугунках мы варили себе еду. Мне мать давала той самой пшеницы, картошку я варил. Утром, - кто раньше встанет, старается поставить свой чугунок ближе к центру плиты, где огонь сильнее. «Это - мое место, это - мое место» - шел захват места ближе к огню. А бабушка присматривала за нами. В субботу, возвращаясь в свой поселок к родителям, мы заходили на колхозный ток. Там всегда после уборки урожая можно было наскрести немного зерна (конечно, вперемешку с землей). Продуешь собранный в ладонях хлеб, принесешь матери, она промоет через решето и что-нибудь приготовит. Не проходили мы мимо тока особенно тогда, когда поздней осенью заканчивалась уборка подсолнечника.
В Купаве церковь была. И вот однажды сидим мы на уроке. Видим: приехали трактора. Какие-то люди забросили трос на крест. Трактора завели, а они буксуют на месте. Крест остался целым. На другой день пригнали людей из Трудпоселка, дали лопаты, кирки, ломы и заставили делать под церковь подкоп, чтобы взорвать ее. Подкоп сделали, взрывчатку заложили, взорвали, но церковь осталась на месте. Кладка была сделана на яичном растворе. Так церковь и уцелела.