Судьба казака Василия Кирпичева
Оглавление / О книге / От автора / Стр - 1 / Стр - 2 / Стр - 3 / Стр - 4 / Стр - 5 / Стр - 6 / Стр - 7 / Стр - 8 / Стр - 9 / Стр - 10 / Стр - 11 / Стр - 12 / Стр - 13 / Стр - 14 / Стр - 15 / Стр - 16 / Стр - 17 / Стр - 18 / Стр - 19 / Стр - 20 / Стр - 21 / Стр - 22 / Стр - 23 / Стр - 24 / Стр - 25 / Стр - 26 / Стр - 27 / Стр - 28 / Стр - 29 /
11. ПЛЕН. СКИТАНИЯ ПО УКРАИНЕ
В общем, в Лисичанске и нашему батальону, и мне «досталось». Но худшее ждало впереди. Вместе с большим числом других воинских частей в июне 1942 года наш батальон попал в окружение, в «котел». Прорваться к своим было невозможно. Командиры срывали петлицы, стриглись наголо под солдат, хотя все они имели физиономии, по которым от солдат отличить их было нетрудно. Несколько тысяч пленных немцы собрали под село Ново-Айдар и погнали в сторону Лисичанска для направления в лагеря.
В этой толпе пленных я шел рядом с Николаем - старшим лейтенантом. Нам было слышно, что отстающих, шедших последними из-за ранений или больных, немцы пристреливали. Под деревней Епифановка нас положили, окружили кольцом. Я говорю: «Коля, ну что от них ожидать?» - «А ты что предлагаешь?» - «Давай бежать. Все равно впереди только смерть». И вот в два часа ночи между часовыми мы бросились в разные стороны. Немцы начали стрелять, но не попали, и мы скрылись в ближайшей балке. Николай побежал в одну сторону, - я в другую. Больше мы никогда не встречались, что стало с ним потом, я не знаю.
Уже утром мне попалась хата, в которой, как оказалось, немцев не было. Открыла дверь пожилая женщина. Я ей все рассказал. Она мне нашла какие-то обноски из одежды, покормила, чем могла. Я был небольшого роста, худой, и мало походил на настоящего солдата.
Когда мы в Лисичанске работали на демонтаже завода, в столовой меня приметила одна официантка. Ее звали Тур Ирина Ильинична. Она меня подкармливала и, на всякий случай, дала мне свой адрес в Лисичанске. Я вспомнил его и пришел к ней. Ее муж погиб в финскую войну.
Стал я у нее жить. Была полная разруха, за водой ходили на реку Северский Донец. Я старался меньше показываться на глаза соседям.
И вот однажды немцы устроили облаву, чтобы найти людей помоложе для отправки в Германию. На сборном пункте нас рассортировали, и я попал в самую молодую группу из 13 человек, которую оставили для работы здесь, а остальных отправили в Германию или в лагеря. Со мной был один-единственный документ - Свидетельство о рождении. Вот он (показывает).
В. М.: Как же Вам удалось его сохранить в таких передрягах?
В.В.: Вот- видите - во сколько раз это Свидетельство было сложено? С обратной стороны я его проклеил, - иначе оно оказалось бы разорванным на мелкие полоски. В немецкой комендатуре мне поставили штамп, и это было моим удостоверением личности.
Я выполнял всякие поручения - возил дрова, носил воду из Северского Донца, по которому тогда проходила линия фронта: с западной стороны - немцы, с востока - Красная Армия.
В. М.: Мой дядя Виктор Степанович Мадянов в составе 57 Армии тоже попадал в это окружение и спасся тем, что смог переплыть Северский Донец и сохранить документы. Вырос на Волге, умел плавать.
В. В.: И вот однажды старший над нами немец дает нам ведра и посылает нас с моим напарником Петром за водой на реку. Только подошли мы к берегу, слышим пулеметные очереди. На противоположном берегу Северского Донца - наши. Вернулись мы порожние. Тогда немец дал нам двух женщин с коромыслами, а Петру - автомат. Женщины набрали воды - в них не стреляли, поставили ведра и бросились в реку, поплыли на другой берег. Петр было взялся за автомат, но я его выбил у него из рук: «Ты что, дурак, делаешь? По своим?» Женщины уплыли, а мы опять вернулись без воды. На этот раз нас посадили в карцер и избили. А вскоре с противоположного берега начался обстрел из минометов.
Петро мне говорит: «Мой дом - в двадцати километрах отсюда - в селе Чубаровка (другое название - Ворошиловка). Давай убежим. Нас тут или убьют, или искалечат». И мы решили бежать.
Добрались мы до Чубаровки.
Недели две я жил у родителей Петра. Но однажды на улице меня увидел немец: «Камарад, ком, ком». Дает мне вилы, лопаты - почистить конюшню. Я немного понимал и говорил несколько фраз по-немецки. Конюшню я почистил. Он мне дал скребки, чтобы я еще почистил лошадей. Оказалось, что он - поляк и у немцев (там стояла воинская часть) работал поваром. Он взял меня к себе на работу - также я таскал воду, чистил лошадей.
После того, как мои отношения с Петро осложнились, его отец сказал про меня старосте села Матвиенко Василию Ивановичу. Этого человека я все время вспоминаю с благодарностью, - он тоже пережил раскулачивание и старался делать добро для всех местных жителей. Староста устроил меня на жительство в дом, в котором жила Коцаренко Евдокия Митрофановна с престарелой матерью. Вместе со старостой сюда приходил мой поляк (звали его Войцех), который все больше мне симпатизировал. По плечу меня хлопает: «Гут, гут». Мы с ним общались на смешанном языке из немецких, польских и русских слов.
Конечно, пропитанием моим были те куски, которые мне давал Войцех, и которыми я делился с хозяйками моего нового пристанища. Иногда жители села расспрашивали меня про мою семью, и тоже чем-нибудь угощали.
Память моя все время возвращается к тем дням и неделям, когда я был в плену у немцев. До сих пор события той поры не дают мне покоя, по-прежнему гложут меня сомнения: правильно ли поступал в тех или иных случаях?
Село Чубаровка также относилась к району, по которому проходила линия фронта.
Однажды я увидел наспех сделанную виселицу, на которой были повешены два солдата Красной армии. На груди у них болталась табличка: «Партизаны». Их синие опухшие трупы вызвали у меня жгучую ненависть к оккупантам, которые оказались моими хозяевами. В окрестностях было немало следов обстрелов и боев. Я собрал целый арсенал оружия - две гранаты-«лимонки», пятизарядный карабин, патроны, даже противотанковое ружье. Иногда у меня возникали мысли о каком-нибудь акте возмездия захватчикам. Ну, например, бросить гранату в горланящую группу подвыпивших немцев, совершив тем самым героический поступок, пускай даже ценой собственной жизни. Но я подумал: какие будут последствия? У немцев были четко отработанные правила и действия, когда что-то подобное на оккупированных землях происходило. Для устрашения местных жителей выгоняли из домов и каждого пятого, а то и третьего расстреливали. В случае со мной в первую очередь расстреляли бы людей, у которых я жил - Дусю Коцаренко с матерью. Сделали бы шмон, нашли бы оружие, которое я насобирал. В любом случае я за свое «геройство» потянул бы на смерть десятки невинных людей.
Здесь же, в этом поселке я познакомился с двумя комсомолками Аней Алиферчук и Настей Скорик, которые предлагали мне бросить химическую отраву в колодец, из которого немцы брали питьевую воду. Я тоже их от этого отговорил, обрисовав им картину последствий.
И вот, бродя по окрестностям, и, видя следы боев, я нашел убитого немца. С одной стороны, увиденная картина вызывала у меня мысли о том, что еще одним врагом на нашей земле стало меньше. С другой стороны, - думал я, - ведь он не сам сюда пришел.
Его сюда привела гитлеровская пропаганда, бредовые идеи фюрера об исключительности немецкой нации, которая под влиянием этих идей бросила вызов всему остальному человечеству. У этого немца тоже есть мать, которая его рожала, растила и сейчас ждет от него вестей. Сколько этот оккупант убил наших солдат или мирных жителей, - я не знал. А может быть, он был из какой-нибудь интендатской части и вообще ни разу ни в кого не стрелял? Немец лежал лицом вниз рядом с водой. Казалось, что он шел набрать воды из реки, и тут его настигла пуля с противоположного берега.
Я спросил себя: хотелось бы мне вот также закончить свою жизнь вдали от родины, уткнувшись лицом в землю? И ответил: нет, не хотелось. Представляю, как будут возмущаться моими размышлениями прочитавшие эти воспоминания люди, у которых в войну погибли многие родные, но для меня искренность дороже. Признаюсь, - мне стало этого немца жалко.
О своей «находке» сказал поляку Войцеху. А тот повел меня к коменданту - холеному, мордастому офицеру. Комендант долго выяснял подробности, расспрашивал обо мне повара (часто в его расспросах звучало слово «партизанен?»), но в итоге назначил команду из четырех человек, и я их отвел к тому месту. Они положили убитого на плащ-палатку и отнесли в комендатуру.
Получилось так, что фактически я оказал немцам услугу. А они в таких случаях в долгу не оставались. Комендант сказал моему шефу: этому парню давай еду. И Войцех мне давал почти целый паек, поэтому мне хватало, чем поделиться с Дусей и ее матерью.
Однажды в дом Коцаренко, вошли два немца и стали требовать у хозяйки «млеко», «яйки». Пару яиц хозяйка нашла, а молока у нее не было. Я пожаловался Войцеху, а он передал мою жалобу местному коменданту - тому самому, который меня уже знал. По его указанию на этом доме была повешена табличка со следующим текстом: "Dieser Haus ist nur von Russen bewont. Orst Komendant. И крупными буквами добавлено: TIFUS!" В переводе: Этот дом принадлежит только русским жителям. ТИФ!
Я Вам уже рассказывал про школьную учительницу Терезу Кондратьевну Брух и про свою «пятерку» по немецкому. В ситуации, в которой я очутился, мне пригодилось каждое слово из словарного запаса, усвоенного в школе. С Войцехом мы общались на «смешанном» языке, но всегда понимали друг друга. А когда Войцех дал мне русско-немецкий и немецко-русский разговорник, я продолжал потихоньку совершенствоваться в немецком. Мне это очень пригодилось и позже.
Вскоре мой авторитет среди жителей села сильно возрос. В те дни оккупации передвижение жителей по области было запрещено. Пойти в соседнее село к родственникам можно было только с разрешения комендатуры, имея на руках справку.
И вот с помощью русско-немецкого разговорника, который дал мне Войцех, я стал обращаться к немцам из комендатуры с просьбами о выдаче этих документов с печатью местным «фрау». Ко мне стали приходить многие женщины села с просьбами помочь в получении таких справок. А что касается дел по хозяйству,- я же все умел. Кому-то надо подправить калитку, что-то починить. И для жителей села я стал очень нужным человеком.
Была ли у меня возможность дать сигнал снятой белой рубахой, переплыть реку, разделявшую две воюющих стороны, и уйти от немцев к своим? Была. Но кто меня, служившего в таком батальоне и побывавшего в плену, там ждал?
После Сталинградской битвы фронт стал быстро приближаться к Восточной Украине. Немцы стали готовиться к отступлению. Войцех, который уже давно многое делал по отношению ко мне не по службе, а из чисто человеческой симпатии, предложил мне уходить вместе с ним. Конечно, я отказался. Но он не обиделся и сказал мне (бесспорно, - для него это была служебная тайна), - что на следующей неделе сюда приедет группа жандармов (у них были особые знаки отличия и особые полномочия), чтобы «просеять» все население этого района и отобрать наиболее молодых и трудоспособных жителей для угона на работу в Германию. Мой поляк так и сказал: предупреди своих знакомых - пусть прячутся.
Я предупредил всех, кого знал, а Дусю, Аню Алиферчук и Настю Скорик спрятал в своей комнате в доме, на котором было написано по-немецки: «TIFUS!». От нашего дома эта команда бежала бегом!
Жандармы набрали человек пятнадцать, посадили на машину и отвезли на железнодорожную станцию Яма.
И тут приходит ко мне одна знакомая женщина, тетя Клава (фамилию не помню). Плачет, обняла меня: «Вась, выручи!». У нее забрали дочь для отправки в Германию. Как же, говорю, могу вас выручить? Она вся в слезах. Я решил рискнуть, попробовать.
Через Войцеха мне удалось добиться встречи с тем самым орст-комендантом, которому рассказывал о найденном мной убитом немце. Я с настоящими слезами сказал ему о «майн швестер» (моей сестре). Немец меня не забыл. Написал распоряжение, поручил Войцеху отвезти меня в лагерь на станции Яма. Правда, дело могло сорваться, - потому что эту девушку я ни разу не видел в лицо. Но, получив записку, охранник ничего проверять не стал, а отдал нам указанного в ней человека.
(В. М.: - мысли вслух. Это - что? Ординарная, заурядная ситуация? Где бы, когда бы комендант воинской части стал выслушивать просьбы не своего даже рядового солдата, а какого-то пленного? И эти просьбы еще и удовлетворять? И каким же незаурядным должен быть пленный, каким уважением и человеческим авторитетом он должен был пользоваться среди местных жителей, чтобы женщина, понимая, что она навсегда потеряла свою дочь, решила обратиться к этому парню, как к последней своей маленькой надежде. Разве мог Вася Кирпичев быть уверенным, что комендант его примет, а не выгонит, станет слушать его слезную просьбу, а не отрубит сразу (выражаясь современным языком): «Ну, ты, блин, и нахал!». Удивительно, что комендант отпустил по просьбе Василия человека, гастарбайтера. Это в нарушение всех инструкций! Причина тут одна: опять та самая человеческая симпатия к этому русскому парню - больше ничего. Объясните мне это чем-нибудь другим.
Мне кажется, что все, что Василию приходилось делать в плену в услужение немцам, искупается этой одной спасенной им девической судьбой (даже не считая тех, кого он спас в своей «тифозной» комнате), для которой Вася Кирпичев оказался ангелом-хранителем. Я представляю, как за него молилась мать этой спасенной девушки.
Мне часто, слушая продолжительные рассказы Василия Васильевича, приходилось слышать: он меня полюбил. Рассказанный случай свидетельствует о том, что человеческую симпатию к себе Василий Кирпичев вызывал даже у врагов).
В. В.: Когда началась бомбардировка села, все жители спрятались по оврагам и буеракам. И мы с Петро. Староста Матвиенко тоже никуда не поехал.
В. М.: Так немцы не трогали старосту, оставили живым - ведь он же им подчинялся?
В. В.: Да нет, там паника была - дай бог ноги унести, немцам надо было удирать.